Виноградов А. Вступление Италии во вторую мировую войну

Виноградов А. Вступление Италии во вторую мировую войну//ВИ. 1992. №10. С. 66-74.

10 июня 1940 г. в Риме, на площади Венеции Б. Муссолини объявил о вступлении Италии во вторую мировую войну. К этому времени Франция уже была разгромлена и капитулировала, а Великобритания потерпела поражение под Дюнкерком. Италия, не являясь участником этих событий, оказалась все же вовлеченной в нее. Что побудило Муссолини, с сентября 1939 г. провозгласившего Италию «невоюющей стороной» (такая позиция давала ей очевидные преимущества и сулила бесспорные выгоды в будущем), ввязаться в мировой конфликт, приведший, в конечном итоге, итальянский фашизм к военно-морскому краху?

Вступлению Италии в войну предшествовало заключение Римом и Берлином военно-политического союза («Сталинского пакта»), причем инициатива исходила с итальянской стороны. Примечательно, однако, что еще в ходе миланской встречи министров иностранных дел двух фашистских держав – Г. Чиано и И. Риббентропа 6-7 мая 1939 г., непосредственно предварявшей подписание договора, зять дуче, никогда не питавший к нацистам особых симпатий и первоначально явно склонный затянуть переговоры, вдруг пошел существенные уступки. Он снял неоднократно выдвигавшиеся Италией требования относительно конкретного определения внешнеполитических целей обоих государств о четком разграничении «сфер влияния» на Балканах и в Дунайском бассейне, о германской гарантии окончательного характера границы в районе Бреннера, и перестал настаивать на включении в текст договора специальной статьи, обязывавшей обоих партнеров не начинать войны ранее истечения трехлетнего срока с момента подписания союза.

Подписывая 22 мая 1939 г. в Берлине союзный договор, итальянские дипломаты упустили из виду ту самую ст. 3, на изъятии которой они еще недавно настаивали. А она гласила: «Каждая из сторон немедленно выступит на помощь другой всей совокупностью своих сухопутных, морских и воздушных сил, если та окажется в состоянии войны», — и не содержала даже намека на обязательство придерживаться трехлетней отсрочки начала военных действий в Европе против кого бы то ни было. По существу именно это «сделало Италию безропотной заложницей Гитлера и почти лишило ее элементарной свободы действий».

Вскоре после подписания «Стального пакта» дуче командировал в Берлин личным закрытым посланием от 30 мая маршала У. Каваллеро, известного своими давними и устойчивыми прогерманскими симпатиями (в декабре 1940 г. состоялось его назначение на пост начальника Генерального штаба). В ходе встреч с Гитлером, В. Кейтелем, Ф. Гальдером и другими политическими и военными руководителями третьего рейха римский эмиссар акцентировал внимание своих собеседников на точке зрения Муссолини, изложенной в его послании: «Две державы «освобождаются не менее трех лет в мирном периоде, и только начиная с 1943 г. боевые действия будут иметь наибольшие шансы на успех… Италия… располагает весьма скромными техническими средствами, незначительными промышленными возможностями и ограниченными природными ресурсами». Действительно, военно-индустриальный потенциал Италии был сравнительно невелик. Но именно это и стало для дуче аргументом для оправдания статуса Италии как «невоюющей стороны» и одновременно – для вытороговывания немецкой помощи как условия вступления ее в войну.

В канун нападения Германии на Польшу дуче, ссылаясь на нехватку сырья и … материалов, сообщил Гитлеру в послании от 25 августа о «почти полной неподготовленности» Италии к открытию военных действий. Фюрер тут же затребовал список пожеланий своего партнера и был изумлен: итальянцы просили обеспечить их срочными поставками боевой техники, оружия и снаряжения, общим объемом… 170 млн. т, для транспортировки которых пришлось бы выделить 17 тыс. поездов! Правда, посол Италии в Берлине Б. Аттолико впоследствии раскрыл «секрет»: список был так чудовищно раздут именно для того, чтобы немцы, вынужденные отказать своему партнеру в помощи, дали бы итальянской стороне предлог уклониться от участия в войне.

Британский историк Ф.В. Дикин, объясняя решение дуче пока остаться в стороне, справедливо отмечал: «В этот момент он хотел лишь одного: как можно надежнее укрепить стратегические позиции Италии в бассейне Средиземноморья и в Северной Африке, в максимальной мере воспользоваться плодами своего вмешательства в Испании, освоить захваченную Албанию. Его отнюдь не прельщала заманчивая и рискованная перспектива очутиться в положении вовлеченного в европейскую войну помимо своей воли лишь ради мгновенного поглощения Польши Германией. Несмотря на систематическую и безудержную публичную похвальбу и частые громогласно угрожающие заявления, он как никто другой прекрасно сознавал и политическую, и экономическую, и военную немощь и уязвимость своей дутой империи». Действительно, состояние вооруженных сил Италии явно не соответствовало приукрашенным официальным данным.

К апрелю 1940 г. ее сухопутные войска, сведенные в 74 дивизии, насчитывали 550 тыс. рядовых и унтер-офицеров и 53 тыс. офицеров, лишь 19 дивизий были полностью укомплектованы, 34 – недоукомплектованы, но боеспособны и 21 – небоеспособна. Заявление Муссолини, что «Италия готова в любой момент выставить 8 млн. штыков», оказалось на поверку блефом. «Добровольческая организация национальной безопасности» — военные формирования фашистской партии численностью свыше 800 тыс. человек, располагали лишь стрелковым оружием и легкой артиллерией и имели весьма посредственную подготовку. На общем фоне выделялись лишь корпуса альпийских стрелков и берсальеров, обладавшие несравненно более высокой боевой выучкой и моральным духом. Пять итальянских альпийских дивизий считались лучшими в Европе.

Военно-техническая оснащенность итальянской армии не выдерживала сравнения с вооруженными силами Германии, Франции и Великобритании. Во-первых, ее характеризовал весьма низкий уровень моторизации. Ввиду почти хронической нехватки грузовиков и бронетранспортеров солдат приучали к 40-километровым маршам-броскам, чтобы преодолеть расстояние в 150-160 км за 5 дней. Во-вторых, в ее оснащении некоторые типы и виды оружия, снаряжения и боевой техники сохранялись еще с первой мировой войны. Основным оружием пехотинца была винтовка с штыком образца 1891 г., модернизированная в 1924 и 1938 годах. Автоматы начали поступать в армию в массовом количестве только к весне 1943 года. В артиллерии недоставало 26 тыс. орудий, а производили их всего 700 в год. Танковый парк в подавляющей массе состоял из танкетки, прозванной солдатами «банкой из-под сардин». Она имела один пулемет, тонкую, легко пробиваемую броню и двигатель, заводившийся только снаружи. Лишь к концу 1940 г. было налажено производство среднего танка, вооруженного пушкой и двумя пулеметами и защищенного толстой броней. Тяжелых танков в итальянской армии вообще не было, если не считать сконструированный к осени 1942 г. танк, изготовленный в нескольких десятках опытных экземпляров.

Немногим лучше обстояло дело с авиацией. Из всех видов вооруженных сил она, пожалуй, наиболее рельефно отражала рекламную позолоту и эффектную показуху, присущие «черному» 20-летию итальянского фашизма. Фактически Италия имела в общей сложности 1796 самолетов (783 бомбардировщика, 594 истребителя и штурмовика и 419 разведчиков), но многие из них представляли собой изрядно устаревшие типы. Наиболее распространенным вплоть до 1942 г. оставался архаичный истребитель-биплан с двумя пулеметами, стрелявшими через винт. Других, более совершенных моделей было меньше, к тому же они были слабо вооружены. Правда, имелся хорошо зарекомендовавший себя средний бомбардировщик.

Итальянский флот по общему количеству кораблей, их суммарному водоизмещению и совокупной огневой мощи артиллерийского и минно-торпедного вооружения занимал в начале июня 1940 г. пятое место в мире, уступая флотам Великобритании, США, Японии и Франции. Он насчитывал 6 линейных кораблей, 7 тяжелых крейсеров, 12 легких, 59 эсминцев, 67 миноносцев, 115 подводных лодок, 66 торпедных катеров и противолодочных катеров-охотников. Италия располагала превосходными кораблями – это были линкоры водоизмещением в 40 тысяч с 9 орудиями главного калибра и большой скоростью хода; они могли соперничать с судами аналогичного типа других западных держав. Отличные тактико-технические данные были у крейсеров, неплохо зарекомендовали себя и подводные лодки. Но флот не имел авианосцев. Главный морской штаб Италии по требованию Муссолини отказался от их строительства еще в середине 30-х годов. Имелись у флота и другие крупные изъяны: явно недостаточная разработанность конкретных оперативных планов, откровенно выжидательно-оборонительная тактика, сводившаяся к избежанию даже минимального риска, неумение вести бой в ночных условиях, пренебрежение к радиолокаторам, почти перманентные перебои с горючим. На этом фоне исключение составляла только «X флотилия МАС».

Ахиллесовой пятой вооруженных сил Италии оставались явная недостаточность средств ПВО (в июне 1940 г. в метрополии насчитывалось 230 зенитных батарей) и почти катастрофическая скудость запасов топлива и стратегического сырья (всего на 3 месяца боевых действий), а также боеприпасов – заводы выпускали в год артиллерийских снарядов почти в 12 раз меньше положенных. Министр военной промышленности генерал К. Фавагросса заявил Муссолини в феврале 1940 г., что в этой области, по самым оптимистическим подсчетам, Италия будет готова к войне не ранее октября 1942 г., а скорее всего на рубеже 1942-1943 годов. Согласно докладу правительственной комиссии по военному производству, подготовленному в декабре 1939 г., потребности армии, авиации и флота экономика страны могла начать удовлетворять только в 1944 г., да и то лишь при условии полной загрузки своих мощностей.

Имелся и еще один, очень существенный дефект: весьма посредственный образовательный и культурный уровень и сравнительно невысокая профессиональная компетентность подавляющего большинства командного состава вооруженных сил Италии, особенно его высшего звена. Разумеется, встречались и не лишенные способностей, даже талантливые офицеры, генералы и адмиралы, но они составляли исключение. Остальная масса из серых, безликих, недалеких, незадачливых коллег вполне заслужила характеристику, данную им маршалом Э. де Боно. Он квалифицировал итальянскую военную касту как «вечно галдящее сборище наглых, пустых, важничающих, самовлюбленных фанфаронов, более склонных к закулисным интригам ради получения дворянских титулов, очередных званий, наград, дополнительных окладов, акций и поместий, нежели к боям и рискованному пребыванию на передовой, завистливых и обленившихся дилетантам с рутинным поверхностным мышлением, намертво застывшим на уровне войны 1914-1918 гг. и колониальной войны в Абиссинии 1935-1936 гг., умудрившихся ни на йоту не извлечь даже крупиц важного и полезного из поучительнейшего опыта германского блицкрига в Польше и успешного наступления на Западе против Франции и ее союзников».

Под стать им был  и министр всех трех видов вооруженных сил Италии и их верховный главнокомандующий с 1 июня 1940 г. – Муссолини. Вмешательство его в разработку и особенно в процесс реализации оперативно-тактических и стратегических решений имело самые пагубные для страны последствия из-за его поистине кричащего военного невежества. Он не представлял истинных размеров промышленных потребностей современной войны, путал соотношение количественного и качественного факторов, отождествляя арифметическую численность с подлинным… («количество – это сила», — любил он повторять), отдавал предпочтение бездумному натиску перед тщательной и методичной подготовкой. По существу, именно «его неуемная, всепоглощающая жажда военной славы», как указывал Чиано, прекрасно изучивший характер своего тестя, и побудила дуче ввязаться в конфликт в качестве ближайшего союзника Гитлера и всерьез претендовать на успешное ведение самостоятельных боевых действий.

Свои конкретные цели в войне Муссолини определил еще до заключения «Стального пакта», огласив их на заседании Большого Фашистского Совета 4 февраля 1939 года. Назвав Италию «узницей, томящейся в тюрьме, имя которой – Средиземноморье», он квалифицировал Корсику, Тунис, Мальту и Кипр как «решетку этой тюрьмы, где часовыми – Гибралтар и Суэц». Отсюда он делал вывод: поскольку итальянская политика не может иметь и не имеет территориальных завоеваний на европейском континенте, за исключением Албании», то необходимо «в первую очередь сломать решетки и двигаться к океану – Индийскому, объединив Италию с Эфиопией через Судан, или Атлантическому – через французскую Северную Африку». Избирая то или иное направление, рассуждал дуче, необходимо создать надежно защищенный и обеспеченный тыл в Европе. Прочную гарантию, по его мнению, давал майский договор 1939 г., призванный не только укрепить европейские позиции Италии, но и предоставить ей свободу в достижении жизненно важных целей в Средиземноморье и Африке.

Руководство третьего рейха, впрочем, и не помышляло о содействии усилению военного потенциала своего союзника и отнюдь не намеревалось держать их в секрете. Подтверждением этого стали плохо скрываемое нежелание Гитлера дать «добро» на консультации представителей верховного командования вооруженных сил двух держав вскоре после подписания «Стального пакта», равно как и его устойчивый скептицизм касательно перспектив германо-итальянского военно-промышленного сотрудничества на случай затяжной войны. Вот почему лето 1939 г. стало для партнеров по «оси» периодом двусмысленностей, недоговорок, хитростей и уловок, предназначенных скрыть друг от друга подлинные намерения.

Муссолини оказался застигнутым врасплох советско-германским пактом о ненападении от 23 августа 1939 года. Уязвленный столь «вопиющим нарушением» «коминтерновской солидарности» (в Риме поговаривали о «почти предательском характере духа и буквы «Стального пакта»), он, тем не менее, все же приветствовал «восстановление дружественных отношений между Германией и Советским Союзом» и «выразил свою большую радость по случаю заключения пакта о ненападении». Как пишет автор монографии о дуче Р. Де Феличе, в течение нескольких месяцев осени-зимы 1939-1940 гг. Муссолини был убежден в неизбежности очень скорого, чуть ли не со дня на день нападения Англии и Франции на Советский Союз, что автоматически превращало Берлин  и Москву в союзников. Но именно это никоим образом его и не устраивало, так как он, судя по собственным признаниям, не имел ни малейшей охоты «сражаться с Парижем и Лондоном бок о бок с Советской Россией». Рпавда, в этом случае у Муссолини нашелся бы предлог для неучастия в боевых действиях и шанс попытаться – с очередным успехом для себя – снова разыграть «мюнхенскую карту», то есть в качестве посредника добиться созыва конференции наподобие Мюнхенской.

Когда же Гитлер, запросивший Рим о «понимании», получил итальянский ответ от 25 августа 1939 г., он понял, что на Италию рассчитывать не приходится. Единственное, чего он добился, — это «твердое» обещание Муссолини оказать три «братские» услуги: 1. сохранить в тайне итальянский нейтралитет на как можно более длительный срок; 2.продолжать интенсивные военные приготовления для отвлечения внимания англичан и французов и введения их максимально в заблуждение; 3.направить в Германию промышленных и сельскохозяйственных рабочих.

1 сентября 1939 г., выступая на заседании Совета Министров, Муссолини сообщил о предстоящем решении объявить Италию «невоюющей стороной», не собирающийся «брать на себя какую бы то ни было инициативу в открытии военных действий. Такой шаг он мотивировал «настоятельной заботой о надлежащем обеспечении в защите национальных интересов» и невыполнением Германией своих союзных обязательств». По свидетельству Д. Гранди, тогдашнего министра юстиции, «растерянность и тревога, горечь и разочарование, перемешанные с гневом и раздражением, сквозили в каждом… слове и жесте» дуче.  Эту смятенность духа констатировал и Чиано, которому Муссолини 4 сентября говорил о «желательном начале скорейшей атаки против Югославии, чтобы захватить румынские нефтяные месторождения». Через князя К. Альдобрандини, входившего в круг приближенных Пия XII, Чиано 6 сентября предупредил Ватикан, что «итальянский нейтралитет, немного стоящий, вовсе не представляется подлинным, надежным и долговечным».

Статус «невоюющей стороны» вскоре начал тяготить Муссолини: публично восхваляя «молниеносные и не имеющие себе равных блистательные победы германского оружия», он втайне завидовал Гитлеру, мечтая о собственном триумфальном блицкриге. Уже в конце января 1940 г. он пояснил Чиано, что дальнейшее сохранение нейтралитета наверняка чревато «неизбежным оттеснением Италии в класс «Б» европейских держав». Но Савойская династия, финансово-промышленная олигархия, крупнейшие аграрии, командная верхушка вооруженных сил стратегически придерживались противоположной точки зрения, считая, что лучше оставаться в стороне от войны как можно дольше. На той же позиции стояли и закулисно франдировавшие высшие иерархи фашистской партии – Э. Де Боно, Д. Гранди, Д. Боттаи, И. Бальбо. Последний не раз почти открыто заявлял, что союз с Гитлером означает «чистить сапоги Германии». Однако все эти деятели мая 1939 г. предпочитали линию «пассивного сопротивления», не афишируя свой энтузиазм по поводу альянса с Берлином, но и не возражая против него.

Дуче волей-неволей приходилось считаться на первых порах с «нейтралистскими» взглядами короля Виктора-Эммануила III, не терпевшего немцев и склонявшегося к активным закулисным поискам соглашения с западными державами, в первую очередь с Великобританией. Текст его телеграммы, направленной Муссолини 17 сентября 1939 г., раскрывал эти настроения монарха: «Теперь, после ликвидации Польши, выражаю надежду на то, что Вы сможете провести переговоры по дипломатическим каналам и, если англичане, несмотря на потопление их торговых складов, согласятся на них, удастся, быть может, достичь какого-то конструктивного решения».

Уже к концу зимы 1939/40 г. дуче понял, что его надеждам на созыв  «ночного Мюнхена», где он сыграл бы роль первой скрипки, сбыться не суждено. Однако одновременно он, похоже, без колебаний уверовал в близкую и неотвратимую победу партнера по «оси», заявив Чиано в конце февраля 1940 г.: «В Италии еще находятся дураки и преступники, считающие, что Германия победит». Эта убежденность окрепла после состоявшейся 18 марта 1940 г. на Бреннерском перевале встречи с Гитлером, в немалой мере повлиявшей на решение Муссолини вступить в войну.

В ходе беседы дуче трижды повторил фюреру, что «теперь мы готовы шагать к победе вместе с вами», подчеркнув, что правительство и партия сейчас единодушно сходятся во мнении относительно невозможности оставаться нейтральными даже на малый срок». Муссолини сказал Гитлеру, что вступление Италии в войну, «наверно, произойдет, возможно, в июне или, возможно, в августе». Не последнюю роль здесь сыграла жесткая позиция фюрера, разъяснившего своему союзнику, что он (Гитлер. – А.В.) абсолютно уверен в неразрывности будущих связей Германии и Италии, так как победа Германии будет означать и победу Италии, а поражение Германии незамедлительно повлечет и мгновенный конец итальянской империи». Гитлер таким образом дал понять Муссолини, что они «связаны одной веревочкой» и тем самым предостерегал Италию от повторения памятного для Германии «варианта 1915 года».

Бреннерское «рандеву» поставило крест на еще не развеявшихся расчетов Г. Чиано, Д. Гранди, Д. Боттаи на достижение соглашения с Западом, используя посредническую миссию заместителя государственного секретаря США С. Уэллеса, который посетил в феврале-марте 1940 г. Рим, Берлин, Париж и Лондон. В Италии (он побывал там в конце февраля и во второй половине марта) личный представитель американского президента имел беседы с Чиано и был два раза принят Муссолини, которому он намекнул на те выгоды, которые ожидают Италию, если она сохранит нейтралитет. Посулы Белого дома не возымели, однако, желаемого действия на дуче. Тогда Ф.Д. Рузвельт пошел на решительный шаг, направив…

[…часть текста отсутствует.  Для его восстановления рекомендуем заглянуть в ВИ. 1992. №10. С.71)

…совещании 29 мая, проходившем под председательством Муссолини, на котором присутствовали наследный принц Умберто, начальник Генерального штаба вооруженных сил П. Бадольо, начальник главных штабов всех трех видов вооруженных сил – генерал М. Роатта (сухопутная армия), генерал Д. Приколо (ВВС) и адмирал Д. Каваньяри (ВМС), его участники наметили дату вступления в войну – сразу же после 5 июня.

В Берлине это решение восприняли без особого энтузиазма. Гитлер и его ближайшее окружение отдавали себе отчет в том, что оно продиктовано исключительно политическими соображениями – дуче, опасаясь опоздать к дележу «французского наследства», захотел получить причитавшийся ему, и как он считал, законно, жирный кусок. Муссолини откровенно раскрыл П. Бадольо, тщательно пытавшемуся добиться отсрочки, хотя бы до конца июня, вступления страны в войну, истинные мотивы своего решения: «Война будет короткой, а мне нужно иметь всего лишь несколько тысяч убитых, чтобы сесть за стол переговоров на мирной конференции в числе остальных победителей». Под стать своему премьер-министру и «дорогому кузену» боевой пыл неожиданно продемонстрировал и Виктор Эммануил III, обычно крайне нерешительный и сомневающийся.

К 10 июня Италия сосредоточила против Франции группу армий «Запад» под началом кронпринца Умберто. Она состояла из 4-й армии, занимавшей северный участок фронта – от Монтероза до Монгранеро, и 1-й армии, дислоцировавшейся южнее – от Монтгранеро до моря. В группе насчитывалось 22 дивизии (12500 офицеров и унтер-офицеров, 300 тыс. солдат), она имела на вооружении около 3 тыс. орудий и свыше 3 тыс. минометов. Ей противостояла французская альпийская армия – всего 6 дивизий (175 тыс. человек). Рельеф местности вдоль итальяно-французской границы таков, что расположенные параллельно ей долины служили превосходными естественными траншеями для французов, которые умело оборудовали их в инженерно-фортификационном и огневом отношении. А итальянский Генеральный штаб, судя по его поведению, намеревался штурмовать эту мощную преграду в лоб.

Хотя итальянская армия была еще весьма далекой от окончательного завершения подготовки войск первого эшелона, Муссолини распорядился начать наступление по всему фронту 18 июня, когда разгром Франции вермахтом стал уже фактом. Сам дуче, сопровождаемый Чиано, по приглашению Гитлера вылетел в Мюнхен, чтобы обсудить условия запрошенного 17 июня вишистской кликой Петена-Леваля перемирия. Как явствует из памятной записки итальянского МИД, врученной Чиано Риббентропу, Италия собиралась предъявить Франции крупный счет. Она претендовала на французскую территорию вплоть до р. Роны, включая города Лион, Валанс, Авиньон, рассчитывала заполучить Корсику, французские колонии Тунис, Джибути и Сомали, военно-морские базы в Алжире и Марокко (Алжир, Оран, Мерс-эль-Кебир, Касабланка), настаивала на передаче ей 40-45% французского военного и торгового флота, военной авиации, тяжелой артиллерии и танкового парка.

Но фюрер осадил своего партнера, сославшись на «политическую нецелесообразность предъявления Франции излишних требований, так как державам «оси» в настоящий момент куда выгоднее сохранить существование французского правительства, не только располагающего пусть в чем-то ограниченным, но все же суверенитетом, но и проявляющего готовность к сотрудничеству». Риббентроп также позволил себе одернуть Чиано: «Нельзя, чтобы глаза были больше желудка, надо проявить умеренность». Раздосадованный Муссолини нехотя согласился с предложением Гитлера отложить вопросы удовлетворения итальянских территориальных и колониальных притязаний, а также проблемы будущих контрибуций и репараций с Франции, до мирных переговоров. Единственным для дуче утешением стала достигнутая в самый последний момент договоренность с фюрером о предстоящем подписании с Францией двух отдельных перемирий, причем специально оговаривалось, что франко-германское вступит в силу только после заключения аналогичного франко-итальянского.

20 июня Муссолини вернулся в Рим, где его поджидал еще один «сюрприз». Его любимое детище OVRA — тайная фашистская политическая полиция – перекатила и записала телефонный разговор, состоявшийся 19 июня 1940 г. между начальником Главного штаба сухопутных войск генералом М. Роатта и генералом П.П., командовавшим 1-й итальянской армией в Альпах. Последний, не стесняясь в выражениях в адрес короля, Муссолини и Бадольо, доложил, что «вверенные ему войска абсолютно не в состоянии наступать, поскольку они не достигли соответствующего уровня боеготовности».

Эта новость ошеломила дуче, который, изливая душу своему зятю, в сердцах воскликнул: «И это происходит сейчас, после десяти месяцев ожидания и принимая во внимание те безнадежные условия, в каких французы теперь находятся! А если бы мы вступили в войну в сентябре (1939 г. – А.В.), то что бы случилось?!».

Стремясь хоть как-то «спасти лицо», дуче приказал Бадольо и принцу Умберто задержать противника во что бы то ни стало 20-21 июня. Однако отчаянные попытки итальянских войск взять штурмом альпийскую «линию Мажино» потерпели крах. Французские войска ожесточенно сопротивлялись, и единственное, чего удалось добиться армии дуче, — продвинуться в глубь чужой территории всего на 1 километр. Муссолини, правда, рассчитывал на высадку крупного десанта альпийских стрелков-парашютистов в Лионе, чтобы занять этот участок 22 июня, но финальный акт «французской драмы» спутал ему последние карты.

22 июня 1940 г. представители французского и германского верховного оенного командования подписали соглашение о прекращении огня. Спустя день – 23 июня – немцы, чувствовавшие себя хозяевами положения, оказали своими союзниками любезность, — доставили в Рим на самолетах делегацию Франции, уполномоченную вести переговоры о капитуляции. Сознавая мизерность своих «успехов» в войне, итальянская сторона сочла за благо удовлетвориться оккупацией французской территории площадью 832 кв. км с населением в 28 тыс. человек. Согласно положениям перемирия, подписанного 24 июня, Франция обязалась создать вдоль итальяно-французской границы демилитаризованную зону шириной в 50 км, а также демилитаризовать военно-морские порты Тулон, Аяччо, Бизерта, Оран и некоторые районы в Алжире, Тунисе и на побережье французского Сомали.