Образ сельского нэпмана в исследованиях 20-30-х гг. XX века.

Введение

1. Переход к новой экономической политике в СССР.

1.1. Предпосылки проведения новой экономической политики.

1.2. Проведение новой экономической политики в деревне.

2. Образ сельского нэпмана в исследованиях 1920-1930-х гг.

2.1.Трактовка понятия «сельский нэпман» в 1920-1930-е гг.

2.2. Образ сельского нэпмана в исследованиях 1920-1930-х гг.

Заключение

Список использованных источников и литературы 

Введение

Комплекс преобразований, воздействие которых испытывает наше общество, заставляет с более пристальным вниманием изучать закономерности исторического пути России. При этом большое значение имеет целостное, всестороннее исследование развития общества с учетом субъективного фактора, социальной психологии, менталитета, мировоззрения.

Обращение к социально-психологическому и мировоззренческому аспектам способствует более глубокому пониманию особенностей развития страны на различных этапах ее истории. 20-е гг. ХХ в., прошедшие в основном под знаком новой экономической политики, как период перехода и трансформации, находятся в эпицентре дискуссий. С состоянием общественного сознания послереволюционного периода — отсутствием демократических навыков, патриархально-авторитарными традициями, ультрареволюционными, грубо-уравнительными настроениями и утопическими устремлениями ряд исследователей связывает причины утверждения в России тоталитарного режима[1].

Изучение истории крестьянства советского периода охватывает значительный временной промежуток, особое место в котором занимает период осуществления новой экономической политики в 1921 — 1927 гг. Это целостный период, который вобрал в себя окончание аграрной революции 1917 — 1922 гг. и экономический упадок крестьянского хозяйства, формирование своеобразного НЭПовского уклада и экономический подъем, возобновление процессов социальной дифференциации крестьянства и возрастание темпов социокультурной динамики. Это особый этап взаимоотношений между крестьянством и властью.

Образы, приписываемые различным субъектам массовым сознанием, играют далеко не последнюю роль в системе общественных отношений. При этом коллективные иллюзии являются реальной формой социальной психологии и участвуют в процессе формирования стереотипов поведения как их неотъемлемый элемент. И лишь с течением времени обнаруживается их неадекватность действительности. Однако когда те или иные образные репрезентации несут на себе ярко выраженную идеологическую нагрузку, как, например, образ сельского нэпмана 1920-х гг., поддержка подобных массовых иллюзий выступает одной из неотъемлемых задач партийно-государственного аппарата, так как «прозрение» грозит власть предержащим серьезными последствиями.

Объектом данного исследования является взгляд современников периода новой экономической политики на жизнь и деятельность одного из социальных слоев Советского государства – крестьян-нэпманов.

История новой экономической политики давно привлекает внимание исследователей, однако долгое время на класс буржуазии смотрели с точки зрения марксистско-ленинской идеологии. К работам такого порядка можно отнести монографии П.Г. Софинова, С.А. Федюкина, Ю.А. Полякова, И.Я. Трифонова. Здесь рассматриваются вопросы классовой борьбы, расслоения крестьянства и прослеживается негативная оценка класса крестьянской буржуазии[2].

В 90-е гг. выходит ряд работ, раскрывающих отдельные аспекты истории крестьянства в годы НЭПа. К таким, например, относится сборник статей «НЭП: приобретения и потери». Авторы сборника предпринимают попытку с позиций актуальных проблем социально-экономического развития страны глубже осмыслить НЭП как политику и как российскую действительность 1920-х гг. это во многом определило основной сюжет сборника – выяснить был ли НЭП маневром или он мог стать альтернативой, способной саморазвиваться. Среди статей можно выделить исследования К.Б. Литвак, Н.П. Носовой, Н.Л. Рогалиной[3] и др.

Монография Н.В. Валентинова посвящена взглядам членов Коммунистической партии на процессы, происходящие в экономике, политике и народном хозяйстве страны, в том числе здесь представлены точки зрения В.И. Ленина, И.В. Сталина, Л.. Троцкого и др. по поводу классификации социальных слоев общества[4]

Значительную помощь в написании работы оказали исследования Г.Ф. Доброноженко, И.Б. Орлова и В. Шурыгина[5], где авторы рассматривают отдельные вопросы, связанные с характеристикой понятия «нэпман», классовой принадлежности и воссозданием образа нэпмана в общественном сознании современников. Книга Д.Х. Ибрагимовой «НЭП и перестройка» представляет собой первое историко-сравнительное исследование двух разделенных временем периодов перехода к рынку. Автор отмечает общее и различное в этих двух процессах[6].

Целью данного исследования является создание образа сельского нэпмана по исследованиям 1920-1930-х гг.

Для этого необходимо решить ряд задач:

— осветить историю перехода к новой экономической политике

— дать понятие «сельский нэпман»

— проанализировать основные черты сельского нэпмана по работам современников.

Источниками при написании исследования послужили работы таких деятелей, как В. Богушевский, Л.Б. Каменев, Ю. Ларин и др[7].

К официальным источникам относятся сборники постановлений, решений съездов, документов по вопросам организации экономики страны, агитационно-пропагандистской работы, деятельности политической партии[8] и др.

Кроме того, в исследовании использовались мемуарные источники, которые освещают взгляды современников на процессы, происходившие в жизни страны, и дают характеристику отдельных деятелей в области политики, экономики, культуры[9].

Комплексное изучение исследовательской литературы и всех видов источников дает возможность с достаточной степенью полноты дать анализ взглядам современников по вопросу о сущности крестьянской буржуазии 1920-х гг.

1.     Переход к новой экономической политике в СССР.

1.1.         Предпосылки проведения новой экономической политики.

К весне 1921 года, когда окончилась гражданская война и военная интервенция, политика военного коммунизма перестала быть терпимой для большей части крестьянства, разоренного войнами и истощенного неурожаем. Крестьяне начали выступать против Советской власти. Естественным ответом на отсутствие рынка, изъятие излишков через продразверстку было сокращение крестьянами площади посевов. Они производили то, что было необходимо для пропитания семьи. В 1920 г. сельское хозяйство давало около половины довоенной продукции. Одной из важных причин этого было, наряду с общей военной разрухой, измельчение наделов и исчезновение крупных хозяйств.

Положение промышленности было еще хуже. В 1920 г. продукция тяжелой промышленности составляла около 15% довоенной. Производительность труда составляла лишь 39% от уровня 1913 г. Рабочий класс также был подорван хозяйственной разрухой. Многие фабрики и заводы стояли. Рабочие голодали и уходили в деревню, становились кустарями, мешочниками. Шел процесс деклассирования рабочих. Голод и усталость явились причиной недовольства части рабочих.

Основой экономики и главным источником ресурсов для развития страны в целом было сельское хозяйство. За время после Октября в нем произошло разительное выравнивание размеров хозяйств. Исчезли крупные помещичьи владения, стали резко преобладать крестьянские дворы с небольшими наделами и одной лошадью.

В 1920 г. по сравнению с 1917 г. доля хозяйств с одной лошадью выросла от 49,2 до 63,6%, а доля хозяйств, имеющих более 2 лошадей, упала с 4,8 до 0,9%. Это значит, что безлошадных было около 35%[10]. Вообще, главный ущерб, который сельское хозяйство понесло от войн и разрухи, заключался, прежде всего, в гибели большого числа мужчин, а затем в потере большой части рабочего скота. По официальным данным, с 1916 по 1922 г. общее сокращение тягловой силы составило 39%, и даже в 1928 г. довоенный уровень не был восстановлен.

Экономические проблемы переплетались с важнейшими вопросами политики, такими, как отношение крестьянства к Советской власти. Нежелание терпеть продразверстку привело к созданию повстанческих очагов в Среднем Поволжье, на Дону, Кубани. В Туркестане активизировались басмачи. В феврале-марте 1921 г. западносибирские повстанцы создали вооруженные формирования в несколько тысяч человек. 1 марта 1921 г. вспыхнул мятеж в Кронштадте, в ходе которого выдвигались политические лозунги, такие как «Власть Советам, а не партиям!», «Советы без коммунистов!» и др.[11] В Петрограде и Москве прошли забастовки и демонстрации рабочих. С критикой чрезвычайных мер в экономике выступали представители партий умеренных социалистов. В результате советский режим столкнулся с серьезным внутриполитическим кризисом. Создавалась реальная угроза власти большевиков. В условиях отсутствия мировой революции только соглашение с крестьянством могло спасти положение. Вопрос об изменении экономического курса — замене продразверстки натуральным налогом — оказался в центре партийных дискуссий.

Все эти события убедительно показывали, что у большевиков нет более поддержки в обществе. Крестьяне уже не соглашались далее мириться с продразвёрсткой; рабочие и матросы — с существованием впроголодь притом, что начальство по-прежнему живёт лучше.

Политика военного коммунизма исчерпала себя, однако Ленин, несмотря ни на что, упорствовал, цепко держась за власть, сочетая самые различные методы. Более того — на рубеже 1920 и 1921 он решительно настаивал на усилении этой политики — строились планы полной отмены денежной системы.

Всякая революция рано или поздно приходит к самоисчерпанию. К началу 20-х гг.  эта тенденция проявилась и в стране Советов. Возникла необходимость создания альтернативы. Ленин и его приверженцы знали об этой закономерности и боялись её, однако до последнего упорствовали в проведении политики «военного коммунизма». Лишь к весне 1921 года, стало очевидно, что всеобщее недовольство низов, их вооружённое давление, может привести к свержению власти советов во главе с коммунистами. Поэтому Ленин решился сделать маневр-уступку ради сохранения власти. Советское правительство не восстановило целиком старые порядки, но стремилось к компромиссу старого и нового на путях буржуазного развития.

После чрезвычайного периода военного коммунизма государство должно было выбрать какой-то вариант нормальной и стабильной аграрной политики. Встряска войны, нарушившей привычные связи, позволяла ставить вопрос о вариантах политики. Двум наиболее авторитетным экономистам-аграрникам России Л.Н. Литошенко и А.В.Чаянову было поручено подготовить два альтернативных программных доклада. Л.Н. Литошенко рассмотрел возможности продолжения, в новых условиях, т.н. «реформы Столыпина» — создания фермерства с крупными земельными участками и наемным трудом. А.В.Чаянов исходил из развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной кооперацией. Доклады в июне 1920 г. обсуждались на комиссии ГОЭЛРО (это был прообраз планового органа) и в Наркомате земледелия. В основу государственной политики была положена концепция А.В.Чаянова. В обращении ко всем членам РКП(б) в июле 1921 г. ЦК поставил перед партийными организациями задачу «проникнуть глубже в деревню, усилить работу среди крестьянства, суметь объяснить самым широким слоям крестьянства всю сложность обстановки, суметь истолковать им решение партийного съезда»[12].

Таким образом, важнейшими предпосылками проведения новой экономической политики можно считать, с одной стороны экономические, поскольку возникла острая необходимость восстановления разрушенного народного хозяйства; с другой стороны, политические – закрепление власти большевиков.

 

1.2.         Проведение новой экономической политики в деревне.

Из обращения ВЦИК и СНК «К крестьянству РСФСР» 23 марта 1921 года следовало: «… Постановлением Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров разверстка отменяется, и вместо неё вводится налог на продукты сельского хозяйства. Этот налог должен быть меньше, чем хлебная разверстка. Он должен назначаться ещё до весеннего посева, чтобы каждый крестьянин мог заранее учесть, какую долю урожая он должен отдать государству и сколько останется в его полное распоряжение. Налог должен взиматься без круговой поруки, то есть должен падать на отдельного домохозяина, чтобы старательному и трудолюбивому хозяину не приходилось платить за неаккуратного односельчанина. По выполнение налога оставшиеся у крестьянина излишки поступают в его полное распоряжение. Он имеет право обменять их на продукты и инвентарь , которые будет доставлять в деревню государство из-за границы и со своих фабрик и заводов; он может использовать их для обмена на нужные ему продукты через кооперативы и на местных рынках и базарах…»[13].

Первой и главной мерой нэпа стала замена продразвёрстки продовольственным налогом, установленным первоначально на уровне примерно 20 % от чистого продукта крестьянского труда (то есть требовавшим сдачи почти вдвое меньшего количества хлеба, чем продразверстка), а затем снижением до 10 % урожая и меньше и принявшем денежную форму.

30 октября 1922 вышел Земельный кодекс РСФСР, который отменил закон о социализации земли и объявил о её национализации. Но подтвердил распределение по трудовой норме. При этом крестьяне вольны были сами выбирать форму землепользования — общинную, единоличную или коллективную[14].

Также был отменён запрет о найме рабочих, однако это изменило немногое. В то время наём носил краткосрочный характер, да и сам факт ставил нанимателя в разряд «кулаков» или «непманов», к которым власть относилась с подозрением.

В крестьянской политике 20-х годов необходимо отметить и такое явление, как повышенные ставки налогообложения для богатых крестьян. Таким образом, с одной стороны, была возможность улучшать благосостояние, с другой — не было смысла слишком разворачивать хозяйство. Всё это вместе взятое привело к осереднячиванию деревни. Благосостояние крестьян в целом по сравнению с довоенным уровнем повысилось, число бедных и богатых уменьшилось, доля середняков возросла.

Однако даже такая «псевдостолыпинская реформа» дала определённые результаты, и к 1926 году продовольственное снабжение значительно улучшилось.

В целом, НЭП благотворно сказался на состоянии деревни. Во-первых, у крестьян появился стимул работать. Во-вторых (по сравнению с дореволюционным временем) у многих увеличился земельный надел — основное средство производства.

Стране требовались деньги: на содержание армии, на восстановление промышленности, наконец, на «мировую революцию». Поэтому, в стране, где 80 % населения — крестьянство, основная тяжесть налогового бремени легла именно на этот слой. Но крестьянство было не настолько зажиточным, чтобы обеспечить все потребности государства, нужные суммы налоговых поступлений. Как уже указано выше, было усилено налогообложение на особо зажиточных крестьян, однако и это не дало достаточно денег, поэтому с середины 20-х гг. усилились иные, неналоговые методы поступления средств в госказну, такие, как принудительные займы, заниженные цены на зерно.

Также, деньги из крестьянства выкачивались с помощью завышения цен на промышленные товары. Как следствие, промышленные товары, если считать их стоимость в пудах пшеницы, оказались в несколько раз дороже, чем до войны. К тому же невысокого качества. Получилось явление, которое с лёгкой руки Троцкого стало именоваться «ножницами цен». Крестьяне отреагировали просто: перестали продавать зерно. Они сдавали налог, а остальное не продавали, или оставляли продукты для своих нужд — кормить скот, лучше питаться самим, готовить самогон, оставлять запас на неурожайный год и т.п. [15] Благодаря этому наиболее предприимчивые из крестьян выбивались в разряд «крестьянской буржуазии» или «непманов».

Такое положение привело к кризисам в сфере товарно-денежных отношений. Первый кризис сбыта промышленных товаров возник осенью 1923 года. Крестьяне нуждались в плугах и прочих промышленных изделиях, но по таким ценам не покупали. Следующий кризис — в 1924/25 хозяйственном году (то есть осенью 1924 — весной 1925). Кризис получил название заготовительного, поскольку заготовки составили лишь 2/3 того, что ожидалось. Наконец, в 1927/28 хозяйственном году  возник новый кризис, когда не удалось собрать даже самого необходимого.

Итак, к 1925 году стало ясно, что народное хозяйство пришло к противоречию: дальнейшему продвижению к рынку мешали политические и идеологические факторы. Во-первых, это боязнь «перерождения» власти, а во-вторых, возврату к военно-коммунистическому типу хозяйства мешали воспоминания о крестьянской войне 1920 г. и массовом голоде, боязнь антисоветских выступлений.

Всё это вело к разноголосице в политических оценках. Так, в 1925 году Н.И.  Бухарин призывал крестьян: «Обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство!», хотя через несколько недель на деле отказался от своих слов. Другие же, во главе с Преображенским, требовали усиления борьбы с «кулаком», «нэпманом», причём среди низовой и средней части партийного руководства такие настроения всё больше усиливались.

Таким образом, по данным современных исследователей, положение крестьянства в годы НЭПа улучшилось. В 20-е гг. на селе преобладали середняцкие хозяйства (свыше 60%), кулаков насчитывалось 3-4%, бедняков -22-26%, батраков-10-11%. К 1923 г. в основном были восстановлены посевные площади. В 1925 г. валовой сбор зерновых превысил на 20,7% уровень 1909-1913 гг. К 1927 г. был достигнут довоенный уровень в животноводстве. Начал развиваться экспорт за границу сельхозпродукции и сырья. Однако борьба за власть и стремление большевиков к строительству социализма делали необходимым свертывание капиталистических отношений и введение уравниловки, вследствие чего главной задачей партии стала борьба с новым формирующимся классом нэпманов.

2.     Образ сельского нэпмана в исследованиях 1920-1930-х гг.

2.1.         Трактовка понятия «сельский нэпман» в 1920-1930-е гг. 

Нужно отметить, что в советской литературе в период перехода к новой экономической политике и ее реализации для обозначения всего капиталистического класса применялся термин «капиталистические элементы», реже «новая буржуазия», «советская буржуазия». Под названием «нэпманы» обычно подразумевались лишь капиталистические элементы города[16]. Термины «кулак» и «сельская (крестьянская) буржуазия» рассматриваются в исследованиях как синонимические. «Кулачеством» называют социально-экономический слой «капиталистических предпринимателей в земледелии, живущих за счет капитала, накопленного на эксплуатации трудящегося крестьянства». К признакам кулачества (крестьянской буржуазии) исследователи относят «эксплуатацию наемного труда, содержание торгово-промышленных заведений, ростовщичество»[17]. Эта традиционная дефиниция кулака как сельской буржуазии сохранилась и в современной литературе.

В работах В.И. Ленина нэповского периода термин «кулак» употребляется исключительно в качестве синонима «сельской буржуазии». Лидер партии, обеспокоенный опасностью возрождения капиталистических элементов в условиях свободного рынка, прогнозирует неизбежный рост кулацких хозяйств и подчеркивает важность для партии найти способы ограничения их эксплуататорских тенденций. Каких-либо характеристик классового состава крестьянства, анализа особенностей его дифференциации, интерпретации классовых терминов в последних работах В.И. Ленина нет.

В официальных партийных документах на протяжении 1920-х годов эти термины также являются синонимами. В качестве примера можно привести типичные для официальных партийных документов определения кулацких хозяйств: «хозяйства, увеличивающие свою мощь путем сдачи в кредит сельскохозяйственного инвентаря, семян и скота на тяжелых, ростовщических условиях, взятие земли в аренду или путем торговли, путем производства и продажи самогона и т.п.»[18]. А.И. Рыков на ХIII съезде ВКП(б), май 1924 г. отмечал, что «несомненным признаком кулацкого хозяйства является то, что оно живет не только своей работой, но и от работы других, от эксплуатации чужой рабочей силы, от торговли, от сдачи в аренду и т.д.»[19]. А.И. Рыков в выступлениях и публикациях середины 1920-х гг. использовал термин «буржуазия».  Н. Бухарин аргументировал необходимость отказаться от термина «кулак» в силу того, что «термин «кулак» напоминает в деревне времена раскулачки, времена комбедов»; тормозит рост богатства, зажиточности крестьянства». Однако термин «кулак» для обозначения сельской буржуазии сохранился, так как коммунисты считали, что «пусть само слово «кулак» и неудачно, но, как нарождающуюся сельскую буржуазию ни называй, она буржуазией и останется»[20].

Не менее интересными является термины, которые активно употреблялись в аграрном законодательстве и аграрной литературе. В советском земельном, трудовом, налоговом и кооперативном законодательстве 1921-1927 гг. для обозначения эксплуататорских хозяйств использовалась терминология, отличная от официально-идеологической. В нормативных документах нэповского периода сельские эксплуататоры относились к категориям «лишенцы», «нетрудовые хозяйства» и «хозяйства промышленного типа». Понятие «лишенцы» возникло в результате того факта, что сельские эксплуататоры был лишены избирательных прав

В 1928-1929 гг. впервые за весь послереволюционный период в законодательстве появляется термин «кулак», закрепляются классовые признаки кулачества и его социально-экономический статус.

В Постановлении СНК СССР от 21 мая 1929 г. «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс Законов о труде» впервые были законодательно определены критерии, на основе которых крестьянское хозяйство можно было квалифицировать как «кулацкое» в том случае, если хозяйство систематически применяет наемный труд кустарных промыслах и предприятиях; если в хозяйстве имеется мельница, маслобойня, крупорушка, просушка, если сдает внаем оборудование или помещения под жилье или предприятие[21].

В экономической литературе 1920-х годов сохранилась дореволюционная традиция выделения двух типов сельской буржуазии и трактовки понятия кулак в «узком смысле» лишь как деревенского ростовщика и торговца.

Два типа эксплуататорских хозяйств выделяет и видный статистик 1920-х гг., автор известных публикаций по дифференциации крестьянских хозяйств А.И. Хрящева. «Не все хозяйства эксплуататорские, — пишет она, — являются кулацкими. Функции кулачества лежат в сфере ростовщичества, скупничества, грабительских операций, единственно верной почвой для кулачества является торговый капитал». По мнению Хрящевой, в условиях Советской власти «кулачество» как специфическая категория собственников эксплуататоров на почве кредита (ростовщики) и на почве отработочных испольных аренд не может расцвести махровым цветом»[22].

Дореволюционная трактовка термина «кулак» в «узком смысле слова» сохранялась до середины 1920-х гг. и в марксистской научной и публицистической литературе. В деревне 1920-х гг. исследователями выделялись две группы сельской буржуазии (зажиточного крестьянства): «сельская буржуазия кулацкого типа (торговля и кустарная промышленность с применением наемного труда» и «фермеры, отличающиеся мощностью земледельческого хозяйства».

Я.А. Яковлев называет кулаком или сельским нэпманом «крупного сельского хозяина, который еще приторговывает»

Среди аграрников марксистского направления в середине 1920-х годов было широко распространено мнение об исчезновении в советской деревне кулачества в дореволюционном смысле этого понятия. По мнению В. Богушевского «кулачество — это совершенно специфический экономический тип сельского эксплуататора…»…«Капиталистически развивающееся крестьянское хозяйство приобретает… черты кулацкого хозяйства лишь в известных, строго определенных условиях», «для присвоения сельской буржуазии кулаческих черт необходимы совершенно особенные условия…: остатки крепостничества», которые «в дореволюционной России являлись питательной средой для черт, характеризующих кулачество»[23].

В советской деревне «при активнейшем содействии государства, — делает вывод Богушевский, — происходят именно те процессы, о которых говорил Ленин как об уничтожении развития кулачества: во-первых, развитие торговли и, что особенно важно, кооперативной и государственной, т.е. несравненно более могущественной, чем торговля деревенского лавочника; во-вторых, развитие европейски правильного кредита» и, что опять-таки важно, кредита кооперативного». Таким образом, по мнению Богушевского, «кулак» как определенный экономический тип доживает свои последние дни, кулак — это призрак старого мира. Во всяком случае, это не общественный слой, даже не группа, даже не кучка. Это — вымирающие уже единицы».

Дискуссия, развернувшаяся вокруг статьи В. Богушевского, резкая партийная критика его вывода «об исчезновении кулачества» — типичный пример путаницы, возникавшей в связи с различным смыслом, вкладываемым в употребляемые термины. Трактовка терминов «кулак», «сельская буржуазия», «сельский эксплуататор», «капиталистический предприниматель в сельском хозяйстве» как терминов синонимических настолько прочно вошла в сознание партийных функционеров, что важность для автора статьи смысловой нагрузки используемых терминов остается ими не замеченной.

Вывод В. Богушевского «об исчезновении кулачества» не означает отрицания существования «капиталистического крестьянского хозяйства». Он неоднократно подчеркивает, что он «ни на минуту не отрицает процесса расслоения деревни со всеми вытекающими отсюда последствиями», и речь идет о «вымирании» кулака как «определенного», «специфического экономического типа» сельского предпринимателя. «Говорить о кулаках как общественном слое, — по мнению Богушевского, — сейчас можно только в том случае, если считать, что всякий сельскохозяйственный предприниматель есть кулак», т.е. если рассматривать термин «сельский эксплуататор», «сельская буржуазия», «сельский нэпман» и «кулак» как термины – синонимы.

Отрицание существования кулачества в деревне 1920-х годов было широко распространено среди местных руководителей, что нередко было связано с трактовкой ими термина «кулак». Местные руководители, считая кулаком лишь ростовщика и торговца, «искали в деревне кулака-мироеда, ростовщика и в таком виде не находили», «старого, явного кулака, каким его знало крестьянство не обнаруживали».

Существовала и прямо противоположная трактовка: «торговец, не имеющий сельского хозяйства (не эксплуатирующий наемный рабочий труд на сельскохозяйственных операциях и др.) — не кулак, а просто торговец, или просто спекулянт, мародер, ростовщик или еще что угодно».

Термин «кулак» в качестве синонима «сельской буржуазии» использовали в середине 20-х гг. употреблял и Ю. Ларин: «кулацкое хозяйство является интегральным, сложным по составу источников доходов, но единым по эксплуататорской сущности его частей». Ю. Ларин выделяет четыре типа кулаков. Первый тип – «кулак-производственник, который при помощи наемных рабочих ведет производственное хозяйство в размерах, превышающих полное использование трудовых сил самих крестьянских семей», с предпринимательской целью, т.е. для продажи на рынке товаров, созданных чужим трудом. Вторым типичным видом Ю. Ларин считает «кулаков-скупщиков» — наиболее ненавистной для рядового крестьянина разновидностью кулачества. Третий вид – «кулак-торговец» промышляет торговлей городскими товарами и закупаемыми или кустарными изделиями. И четвертый тип — кулак-ростовщик, дающий соседу в аренду плуг, лошадь и т.д.»[24]

Аграрники-марксисты, трактующие понятие «кулак» в широком смысле как сельскую буржуазию, предпочитали не использовать в своих исследованиях термин «кулак» ввиду того, что он «не вполне научен». Для обозначения класса сельских эксплуататоров в 1920-е годы употреблялись термины «мелко-капиталистические хозяйства», «капиталистические предприниматели», «частнокапиталистическое хозяйство», «предпринимательская группа», «хозяйства кулацко-предпринимательского типа» и т.д.

Если в 20-е гг. еще были какие-то интерпретации термина, дискуссии по этому вопросу, то  с 1930-х годов в научной литературе для обозначения сельской буржуазии используется исключительно термин «кулак».

Необходимо отметить, что в период 1920-1930-х гг. понятие «нэпман» являлось скорее характеризующим городскую буржуазию, а к зажиточным крестьянам наиболее часто применялись такие термины, как «кулак» и «сельская буржуазия».

 

2.2.         Образ сельского нэпмана в исследованиях 1920-1930-х гг.

Из анализа исследовательской литературы 20-30-х гг. складывается образ крестьянина-нэпмана, каким его рисовало, в первую очередь, советское правительство в лице партии большевиков.   Потребность большевистского режима узаконить себя политически выступала одним из основных побудительных мотивов конструирования образа «новой буржуазии», которая выступала антиподом власти в рамках оппозиции «имущие» и «власть имущие». В новых условиях метаморфоза «антибуржуйского» сознания рабочих вела к тому, что правительство, допустившее нэп, в их глазах само превращается в «буржуйское».

«В 1917-1918 гг. мы могли до точности определить, кто буржуй, кому не дать слова на сходе, на кого наложить чрезвычайный налог. Имел собственность, эксплуатировал чужой труд, платя за труд несчастные гроши, — значит, буржуй. Имел лавочку, не жил своим трудом, одурманивал нас на гнилой селедке,- значит, буржуй. Ну, а что же нам делать теперь? Частной собственности нет, лавочки нет. Во время гражданской войны у него забрали все. Какой меркой будем мерить буржуя и бедняка теперь?»[25].

Большевики считали, что крестьянство разделено на классы, и кулаки при этом эксплуатируют бедняков, в то время как еще недифференцированные середняки занимают промежуточное положение между двумя полюсами. Этот взгляд на крестьянство и его развитие был подвергнут сомнению в 20-е годы А.В. Чаяновым и другими неопопулистами и с тех пор оспаривается рядом ученых. Нельзя с уверенностью ответить на вопрос, подтвердило ли бы время его обоснованность.

Исследуемый период между уравнительным перераспределением земли и насильственным возвращением многих появившихся в результате столыпинской аграрной реформы «единоличников» в крестьянские общины в 1917-1918 гг. и коллективизацией и раскулачиванием конца 20-х годов. В то время реальный процесс классовой дифференциации оказывал значительно меньшее воздействие на крестьянское общество, нежели понимание большевиками классовой дифференциации, которое лежало в основе официальной политики и поведения по отношению к крестьянам, прямо влияло на их жизнь.

Термины «бедняк» и «кулак», распространенные и ранее в деревне, после революции сохранили свое старое значени, но приобрели и новое под влиянием современных обстоятельств и политики. Советская власть поощряла крестьян-бедняков и карала кулаков. Таким образом, в советской терминологии слово «бедняк» означало как крестьянина, который был союзником Советской власти, так и бедного крестьянина, который в качестве земледельца едва мог свести концы с концами. Соответственно термин «кулак» употреблялся по отношению к зажиточным крестьянам, настроенным против Советской власти, и к тем, кто занимал доминирующие экономические позиции в деревне и эксплуатировал бедных крестьян.

В основе идеи большевиков о бедняках и кулаках лежали, в дополнение к экономическим, ярко выраженные политические критерии. Однако поспешным является заключение, что термин «бедняк» как политическое понятие никак не связывался с экономическим статусом крестьянина и что экономические бедняки — малоземельные крестьяне, занимавшие маргинальное положение в качестве земледельцев, — были не более склонны поддерживать Советскую власть, чем другие крестьяне. Экономические бедняки могли быть деревенскими лодырями и неудачниками, но они также могли быть трудолюбивыми отходниками, отличавшимися от земледельца-середняка большими связями с городом, осведомленностью об окружающем мире, грамотностью[26] и «современной» направленностью. Так, например, исследования о грамотности крестьян по РСФСР в 1920 г., проделанные В.А. Козловым показывают, что те из них, кто имел под посевом наименьшие площади (до трех десятин), были заметно более грамотными, чем крестьяне любых других групп.

Именно последний тип бедняка был естественным союзником Советской власти, хотя большевики полностью этого не сознавали. Следствием существования российского «крестьянского» рабочего класса — этого неиссякаемого источника тревоги для теоретиков марксизма — было то, что в России имелось частично пролетаризированное крестьянство, особенно в нечерноземных губерниях и в отходнических уездах черноземных губерний; бедняки-отходники были пролетариями деревни в буквальном смысле слова.

Появление в жизни деревенского общества несвойственных ему городских черт и нравов давно связывалось с наличием крестьян-отходников. Во время гражданской войны, когда отходники и рабочие — выходцы из крестьян были вынуждены вернуться в деревню и обработкой земли добывать средства к существованию, часто не имея ни домашних животных, ни крестьянского инвентаря, между вновь прибывшими и старожилами возникало много конфликтов. Вот что писал исследователь о Смоленской губернии начала 20-х годов:

«В волости после социалистического землеустройства и уравнительного передела земли произошло некоторое уравнение, и вчерашние кулаки сегодня стали середняками. Одним из таких «неудачников» был крестьянин В. из деревни Тростянки. Он имел три лошади, великолепное хозяйство, а теперь: «Шахтеры все отняли!». «Шахтерами» он называет тех крестьян, которые по бедности раньше ходили в Юзовку, а теперь на едока получили одинаковую с ним долю»[27].

Нужно отметить, что обычно зажиточный крестьянин имел более добротную избу, хороший двор, крепкие  хозяйственные постройки, разнообразный инвентарь. Что же касается быта его семьи, то он, как правило, мало в чем отличался от обихода и быта большинства других домов деревни. Отличия заметны были первую очередь в количестве и качестве одежды, которая в основном и носилась, а хранилась в сундуках, да в обилии, а точнее, в объеме. Главным образом зажиточность сказывалась не на структуре, а и количественных показателях питания. Величина же жилища и внутреннее убранство имели незначительные различия. И опять,  например,  в меблировке они были, прежде всего, количественными.

В этом, кстати, проявилась одна из особенностей психологи крестьянина. Первоначально он стремился не к качеству необходимых в обиходе вещей, а к их количеству. «Обрастание жиром» было связано именно с количественным накоплением. А качественные изменения в быту (если вообще уместно здесь говорить об ином качестве жизни пусть  даже небольшого слоя крестьян) не были автоматическими закономерно обусловленными.

Зажиточный крестьянин обладал большими потенциальными возможностями для лучшей жизни, но отнюдь не обязательно и далеко не полной мере их реализация осуществлялась. Удавалось это лишь тем, кого уже сформировались новые потребности и некоторые черты системы ценностей. Чаще всего ими были безземельно-безлошадные, которые под влиянием города пытались реформировать свой  быт.  Крестьянин, тем или иным путем познавший возможность обустройства своего повседневного обихода, всячески стремился достичь этой цели. Поэтому даже многие экономически маломощные семьи или точнее, по состоятельности серьезно уступавшие зажиточным, но имевшие ясные и четкие представления о городском быте, достигли в изменении своего обихода много большего, чем обеспеченные крестьянские семьи, не обладавшие знанием повседневной городской жизни[28].

Однако в «официальной» литературе крестьяне-нэпманы изображаются крупными дельцами, «кровопийцами и вампирами», и, по мнению представителей Советской власти, представляют реальную угрозу молодому государству. «Крестьяне представляют собой людей, которые… хозяйничают на себя и своими излишками хлеба могут обратить в рабство рабочих, в силу разрухи промышленности не имеющих возможности дать им эквивалент за хлеб. Поэтому наше отношение к этим мелкобуржуазным собственникам, число которых миллионы, есть отношение войны. Это мы заявляем прямо, и это лежит в основе диктатуры пролетариата», — так охарактеризовал сельскую буржуазию В.И. Ленин.

Подобную оценку дает классу сельских нэпманов в своих воспоминаниях И.Л. Абрамович: «В 1923-1927 годах в деревне происходили глубокие процессы дифференциации. Кулачество завоевывало одну позицию за другой, сосредоточивало в своих руках основные средства сельскохозяйственного производства и розничную торговлю, держало в экономической зависимости основную массу бедноты и примыкавших к ней середняков. Городские и сельские нэпманы, пользуясь товарным голодом в стране и неповоротливостью государственной и кооперативной торговли, обогащались за счет резкого повышения розничных цен по сравнению с оптовыми. Кулаки обогащались, проникая всяческими путями в руководство кооперацией.

Опасность состояла в том, что кулак мог повести за собой середняка. Кулаки, а за ними и зажиточные середняки, саботировали продажу хлеба государству. Вместо смычки рабочего класса с бедняком и середняком мы стояли перед опасностью смычки кулака с середняком, которая со временем могла перерасти в политическую опасность для диктатуры пролетариата»[29].

После гражданской войны многие бедняки-отходники вернулись в город, другие остались в деревне либо добровольно, либо потому, что в период нэпа найти работу в городе было трудно. Например, в Саратовской губернии возможность отхода в середине 20-х годов значительно уменьшилась, в результате чего «беднейшее и маломощное крестьянство… было вынуждено оставаться в деревне и вступало в острый конфликт с кулацкой верхушкой».

Демобилизованные солдаты в период нэпа часто оказывались в деревенском обществе в аналогичной ситуации, хотя в отличие от отходников они не были типичными бедняками. Многие из них также усвоили «советское» отношение к происходящему и стремились занять руководящие позиции.

В деревне, как и в целом в обществе времен нэпа, дореволюционный классовый статус человека имел такое же важное значение, как его классовая принадлежность в данный момент. В 1924 г. газета «Беднота» выясняла мнение читателей-крестьян по вопросу о том, как выявить кулака, поскольку многие бывшие кулаки утратили свое экономическое преимущество, а некоторые бывшие бедняки стали относительно зажиточными благодаря перераспределению земли и своей связи с Советской властью. Откликнувшиеся на призыв газеты крестьяне, как правило, местные активисты, часто бывшие красноармейцы и отходники, враждебно относились к кулакам, даже если их экономические позиции сильно пошатнулись в годы революции.

«Настоящая» (то есть политически значимая) классовая дифференциация в деревне, утверждали эти крестьяне, основывалась не на нынешнем экономическом положении, а на экономических отношениях, существовавших в прошлом, и столыпинские «кулаки-собственники» все еще были классовыми врагами[30]. Редактор «Бедноты» Л.С. Сосновский заключал, что в восприятии крестьян социально-политические оценки играли решающую роль при определении принадлежности к кулакам:

«Может быть, сейчас у данного крестьянина и скота мало, и хозяйство небольшое. Но это — раскулаченный кулак, у которого революция обрезала крылья. В политике он даже более свирепый враг революции, чем тот буржуй, кто нажил сейчас и пользуется нажитым»[31].

Политика Советской власти в период нэпа была направлена на поддержку бедняков и против кулаков. Первых освободили от продналога, у них были преимущества при получении образования, вступлении в комсомол и партию, им должно было отдаваться предпочтение при поступлении на работу в промышленности и при получении канцелярских и управленческих должностей в сельских Советах. Кулаков же наказывали лишением права голоса и посредством налогов, им было недоступно то, на что бедняки имели преимущественное право. К концу нэпа политика дискриминации кулаков приняла еще более суровые формы, положившие начало драматическому росту враждебности, кульминацией которого стало решение Сталина о «ликвидации кулачества как класса».

Потенциальные кулаки в период нэпа прекрасно сознавали свое положение и всячески старались уберечься от наклеивания на них этого ярлыка. Обследование в Сибири того, что читали крестьяне, показало: кулаки покупали преимущественно юридические книги и больше знали о советском Своде законов о земле и Уголовном кодексе, чем большинство местных юристов. Зажиточные крестьяне, опасаясь, что их посчитают за кулаков, часто прибегали к разного рода уверткам, например, нанимались на работу (с лошадью) к безлошадному крестьянину, с тем, чтобы сойти за бедняков[32].

Преимущества, которые имел бедняк, порождали любопытные парадоксы. Большевики часто с презрением говорили о мелкобуржуазных устремлениях крестьян, которые «лезут в зажиточные». В действительности, однако, амбициозный крестьянин конца 20-х годов был склонен вести себя иначе. Как остро подметил один из участников дискуссии 1931 г. на Третьей сессии Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР 5-го созыва, «сейчас в зажиточные никто не лезет, а все лезут в бедняки, потому что в деревне это стало выгоднее»[33].

«Партия, как бы внезапно испугавшись соблазна нэпа для некоторых, решила свернуться, как свертывается молоко, сжаться в какие-то почти не соприкасающиеся с действительностью сгустки», — эти строки из письма А.В. Луначарского Л.Б. Красину от 10 мая 1924 г. как нельзя лучше объясняют процесс мифотворчества в отношении образа «новой буржуазии»[34].

Верхушка партийного аппарата, охваченная боязнью нэпа, принимала активные меры по его дискредитации. Официальная пропаганда всячески третировала частника, формируя в общественном сознании образ нэпмана как эксплуататора и классового врага. Газеты пестрели криминальной хроникой, которая, выполняя свою привычную работу по запугиванию обывателя, имела и идеологическую функцию: она занималась пропагандой ненависти к имущему классу.

Новая экономическая политика понималась партийными функционерами как уступка экономического пространства по принципу «выиграть время». О том, что «эту политику мы проводим всерьез и надолго, но, конечно, как правильно было замечено, не навсегда», вполне определенно заявил В.И. Ленин в отчете ВЦИК и СНК IX Всероссийскому съезду Советов 23 декабря 1921 г. Об этом же частнику постоянно напоминали со страниц газет и в выступлениях партийных деятелей всех уровней. Как заявил Ю. Ларин, «капиталисты знают, что мы проводили нэп не для их прекрасных глаз, а потому, что нам это нужно»[35].

Анализ исследовательской литературы 1920-1930-х гг. дает представление о таком социальном классе, как сельский нэпман и позволяет проследить определенную тенденцию в оценке данной прослойки общества. В 20-е гг. даже в вопросах дефиниций этого понятия существовало большое количество точек зрения, которые обсуждались на специальных заседаниях. К концу 20-х – началу 30-х гг. осталось одно четкое понятие – «кулак» и его определение – социально-экономический слой предпринимателей, которые живут за счет капитала, накопленного в результате эксплуатации трудящегося крестьянства. Кроме того, этот социальный слой считался крайне опасным, поскольку способен захватить власть и возродить старый монархический строй, капиталистические отношения и т.п. В работах этого периода проводится четкая параллель между крестьянином-буржуа и крестьянином-бедняком, подчеркивается достаток, и даже излишки первого, и недостаток второго.

Заключение

Новая экономическая политика, введенная в 1921 и свернутая в 1928 гг.) представляла собой социально-экономическую политику рыночного типа. Она была принята в послевоенный период и имела своей целью укрепление союза рабочего класса и крестьянства как основы политической власти большевиков. Начало этой политике положило решение о замене продразверстки натуральным налогом, принятое на Х съезде РКП(б) в марте 1921 г. Первоначально НЭП рассматривался как временное отступление, вызванное неблагоприятным соотношением сил. В разряд отступлений включался возврат к госкапитализму и осуществление связи между промышленностью и сельским хозяйством на основе торговли и денежного обращения. Затем НЭП оценивался уже как один из возможных путей к социализму — не прямой, через борьбу, а опосредованный — через сосуществование социалистического и несоциалистического укладов и постепенное — при опоре на командные высоты в политике, экономике, идеологии — вытеснение несоциалистических хозяйственных форм. Это означало, что все крестьянство (а не только его беднейшая часть) становилось полноправным участником социалистического строительства. Наличие капиталистических отношений в деревне считалось одной их угроз социалистическим целям партийно-государственной власти.

Важнейшими предпосылками проведения новой экономической политики являлись острая необходимость восстановления разрушенного народного хозяйства и  закрепление власти большевиков.

По данным современных исследователей, состояние экономики в годы НЭПа улучшилось Снижение налогов и свободные рыночные отношения дали возможность развития сельского хозяйства, в результате чего сформировалась определенная прослойка в обществе, получившая название капиталистического элемента.

На фоне экономических трудностей происходит постепенное свертывание программы. В течение 1926-27 гг. хлебный рынок был окончательно ремонополизирован, а рыночный механизм ценообразования был заменен на директивный. Борьба за власть и стремление большевиков к строительству социализма делали необходимым свертывание капиталистических отношений и введение уравниловки, вследствие чего главной задачей партии стала борьба с новым формирующимся классом нэпманов.

Если в 20-е гг. еще были какие-то интерпретации термина, дискуссии по этому вопросу, то  с 1930-х годов в научной литературе для обозначения сельской буржуазии используется исключительно термин «кулак».

Необходимо отметить, что в период 1920-1930-х гг. понятие «нэпман» являлось скорее характеризующим городскую буржуазию, а к зажиточным крестьянам наиболее часто применялись такие термины, как «кулак» и «сельская буржуазия».

Анализ исследовательской литературы 1920-1930-х гг. дает представление о таком социальном классе, как сельский нэпман и позволяет проследить определенную тенденцию в оценке данной прослойки общества. В 20-е гг. даже в вопросах дефиниций этого понятия существовало большое количество точек зрения, которые обсуждались на специальных заседаниях. К концу 20-х – началу 30-х гг. осталось одно четкое понятие – «кулак» и его определение – социально-экономический слой предпринимателей, которые живут за счет капитала, накопленного в результате эксплуатации трудящегося крестьянства. Кроме того, этот социальный слой считался крайне опасным, поскольку способен захватить власть и возродить старый монархический строй, капиталистические отношения и т.п. В работах этого периода проводится четкая параллель между крестьянином-буржуа и крестьянином-бедняком, подчеркивается достаток, и даже излишки первого, и недостаток второго.

 

Список использованных источников и литературы.

Источники

1. Абрамович И. Л. Воспоминания и взгляды : в 2 кн.  Л. — М. : КРУК-Престиж, 2004. — Т. 1: Воспоминания.  287 с.
2. Богушевский В. О деревенском кулаке или о роли традиции в терминологии // Большевик. 1925. № 9-10.
3. Валентинов Н. НЭП и кризис партии: Воспоминания. Нью-Йорк: Телекс, 1991. 257 с.
4. Деревня при нэпе. Кого считать кулаком – кого тружеником. Что говорят об этом крестьяне? М. 1924.
5. Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг. / Под ред. В.П. Данилова, Н.А. Ивницкого. М., 1989.
6. История Отечества в документах. 1921-1939. Хрестоматия. Ч.2. — М., 1994
7. Как ломали НЭП: Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929. В 5 т. / Под ред. В.П. Данилова. М.: Материк, 2000.
8. Каменев Л.Б. Наши достижения, трудности и перспективы. М.-Л., 1925. 56 с.
9. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 8-е изд. М., 1970. Т. 1-2.
10. Ларин Ю. Советская деревня. М., 1925.
11. Ларин Ю. Уроки кризиса и экономическая политика. М.: Московский рабочий, 1924. 136 с.
12. Ларин Ю. Частный капитал в СССР. Первоначальное образование буржуазного капитала в СССР. М., 1927.
13. Стариков А.И. К социально-экономической характеристике частника // Вопросы торговли. 1929. N 15. С. 56-63.

Литература

1. Валентинов Н. В. Наследники Ленина / Ред.-сост. Ю. Г. Фельштинский. — М.: Терра, 1991. 240 с.
2. Голанд Ю. Как свернули НЭП / Ю. Голанд // Знамя.  1988.  № 10.
3. Демчик Е.В. Предприниматели Сибири периода НЭПа:
   купцы или нэпманы? // Актуальные вопросы истории Сибири (Алтайский государственный университет). С. 233-236.
4. Доброноженко Г.Ф.   Кто такой кулак: трактовка понятия «кулак» во второй половине XIX-20-х гг. XX вв. // Стратификация в России: история и современность / Отв. редактор Ю.М.Рапопорт. Сыктывкар: изд-во СыктГУ, 1999. С. 28-41.
5. Ибрагимова Д.Х. НЭП и перестройка. Массовое сознание сельского населения в условиях перехода к рынку. М.: Памятники исторической мысли, 1997. 218 с.
6. Козлов В. А. Культурная революция и крестьянство. 1921 — 1927 гг. М. 1983.
7. Клямкин, И. Какая улица ведет к храму// Новый мир.  1987.  № 11
8. Краткий политический словарь. 2-е изд., доп. М., 1980.
9. Лацис О. Перелом  // Знамя. – 1988. – № 5
10. Литвак К.Б. Жизнь крестьянина 20-х гг.: современные мифы и исторические реалии // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. С. 186-202.
11. Морозов Л.Ф. Решающий этап борьбы с нэпманской буржуазией (Из истории ликвидации капиталистических элементов города. 1926-1929 гг.). М.: Изд-во ВПШ и АОН, 1960. 103 с.
12. Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории. Сб. статей. М.: Наука, 1974. 360 с.
13. Носова Н.П. НЭП: государство и сельское хозяйство (проблемы регулирования // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. С. 150-163.
14. Орлов И.Б. Образ нэпмана в массовом сознании 20-х годов: мифы и бедность // Русская Цивилизация — www.rustrana.ru
15. Поляков Ю.А. Переход к НЭПу и советское крестьянство. М.: Наука, 1967.
16. Рогалина Н.Л. Новая экономическая политика и крестьянство // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. С. 139-150.
17. Селюнин В. Истоки // Новый мир. – 1988. – № 5
18. Софинов П.П. Исторический поворот (переход к новой экономической политике). М.: Изд-во политической литературы, 1964 79 с.
19. Трифонов И.Я.  Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа (1921-1937). М.: Изд-во политической литературы, 1960.
20. Федюкин С.А. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к НЭПу. М.: Наука, 1977. 352 с.
21. Хвостова Л.Б. Советская кооперация и общественное сознание крестьянства во второй половине 1920-х гг. // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1982. С. 24-32.
22. Шурыгин В. Классы и проблемы классовой принадлежности в Советской России 20-х годов // Вопросы истории. 1990. № 8. С. 16-31.

---